Сначала Аня не понимала этого поведения Максима, а потом оценила.
Случись у них что-то при первой же встрече, что бы она знала о своих чувствах?
О том, что она способна чувствовать? О том, что есть в ней и как прекрасна она
сама, когда любит? Нет, она бы ничего этого не узнала. Никогда.
Она бы сосредоточилась на своих отношениях с Максимом. Носилась бы со
своей страстью, как с писаной торбой. Считала бы Максима обязанным ценить ее
чувство, обижалась бы на него. Ей казалось бы, что он не чувствует
благодарности за то, что она его любит. А ведь это любящий должен благодарить
возлюбленного за свое чувство.
Если бы Максим сразу пошел ей навстречу, он бы обеднил ее душу, он бы
лишил ее счастья знать всю глубину, всю силу ее собственного чувства, своей
души. Но в танец нельзя вступить раньше, нежели того потребует музыка. И
нужно быть внутренне готовым к танцу, нужно быть переполненным, чтобы
танцевать.
Танец — это мера и такт переполняющего тебя, сдерживаемого и льющегося
через край чувства. Аня и Максим любили как божества — со священным
трепетом, защищая и оберегая друг друга.
************
Максим обнаружил себя на странной лестнице.
Она шла, разветвляясь во все стороны, вверх и вниз, теряясь в
бесконечности. Лестница-лабиринт.
Куда бы Максим ни взглянул, кругом были лестницы.
Опешив и простояв так с минуту, он сделал шаг вперед и стал
спускаться по одной из них.
В следующий момент что-то стало происходить с его сознанием.
Оно рушилось, складывалось, словно гигантский небоскреб,
подвергнувшийся террористической атаке.
Через мгновение от прежнего Максима не осталось и следа.
Только ощущение своего «я», своей души, прочее — было иным.
*******
В чем-то Максимилиан даже завидовал христианам. Его умиляла эта их
наивная вера, будто бы чья-то кровь, пусть даже и божественная, может искупить
ошибки другого человека. В этом Максимилиан видел нарушение главного закона
Вселенной — закона личной ответственности.
Ему казалась парадоксальной мысль, что любовь дает человеку право
возложить ответственность за свои поступки на возлюбленного. Это звучало
примерно так: «Я тебя люблю, Господи, поэтому ты должен...» Нет, если бы
христиане действительно любили своего Христа, они бы никогда так не думали.
По настоящему любящий мечтает о том, чтобы заботиться о своем
возлюбленном. Он думает о том, что он сам может сделать для любимого
существа, а не о том, как это любимое существо может ему поспособствовать.
Искать же в нем спасения или заступничества перед высшими силами — это, по
меньшей мере, малодушие.
Однажды, прогуливаясь по ночному Риму, Максимилиан заметил юношу. С
год назад сенатор тайно присутствовал на обряде его крещения и удивился,
увидев, как тот развлекается с проституткой.
— Луций, — обратился к нему Максимилиан, — что ты делаешь? Разве
этому тебя учит Христос?
Луций слегка смутился, подошел к сенатору и прошептал ему на ухо:
Достопочтенный сенатор, как ты прав! Как ты прав! Но что мне делать? Я
же молод, а Бог зачем-то наделил меня страстью к этим милашкам. Но ведь
Христос — Бог прощения. Я покаюсь, и Он простит мне прегрешения этой ночи.
Воистину, твой Бог — Бог милосердия! — ответил ему Максимилиан. — Ни
один из олимпийских богов не простил бы смертному нарушения своих заветов.
«Мы нищие, мы бедные, мы несчастные и обездоленные, мы грешники, и за
это Господь любит нас!» — говорили христиане.
«За это?» — спрашивал себя Максимилиан.
Где-то тут скрывалась ошибка, которую Максимилиан, несмотря на все
усилия, так и не мог понять.
**********
*******
— Аня плакала и плакала — казалось, этому не будет конца. Данила
посмотрел на меня, потом подсел к Ане и обнял ее. Она уткнулась ему в плечо,
продолжая что-то бормотать:
— Зачем... Зачем я вас встретила?.. Зачем вы не дали мне умереть?.. Я так
хочу умереть... Я так хочу умереть...
— Зачем? — тихо и нежно спросил ее Данила.
— Просто так! — чуть не крикнула Аня, отняла заплаканное лицо от его
плеча и утерла слезы. — Просто не могу больше! Не могу, и все.
— Человек ничего не делает просто так, он все делает зачем-то... — Данила
убрал с ее лица растрепавшиеся волосы. — Просто он не всегда понимает смысл
того, что он делает. И это плохо, потому что, когда ты чего-то не понимаешь, ты
можешь наделать глупостей.
Аня уставилась на Данилу. Было видно, что эти его слова заставили ее
задуматься.
— Наделать глупостей, — протянула она. — Да, я делаю глупости. Ведь я
не знаю... Не знаю, что мне делать.
— Ты не знаешь, зачем ты что-то дела ешь, поправил ее Данила. — Тебе
кажется, что ты видишь цель. Но ведь это не цель, это просто мираж, фантазия.
Сейчас ты фантазируешь, что смерть избавит тебя от страдания. И, как ни
странно, где-то глубоко внутри ты уверена, что это принесет тебе счастье.
Странное, но счастье. А это неправильно, смерть принесет с собой только смерть.
Да и избавление от страдания — это вовсе не счастье. Счастье лежит совсем в
другой плоскости.
Аня смотрела на Данилу заворожено, как на человека, который знает о ней
всю правду. Всю, до конца, без остатка.
— А мои мечты? — спросила она вдруг. — Я рисую себе разные картинки.
Я вижу, как я счастлива с Максимом. Мы живем вместе, у нас красивый дом,
много друзей. Он танцует, а я нянчусь с его ребенком. То есть с нашим
ребенком...
Аня залилась румянцем и опустила глаза.
— Тебе кажется, ты думаешь о чем-то конкретном, но на самом деле ты
думаешь об абстрактных вещах, — продолжил Данила. — Ведь важно не то, что
будет происходить. Мы не можем контролировать жизнь, и неизвестно, как она
сложится. Важно то, что у тебя внутри. И хотя ты думаешь о счастье, внутри тебя
страдание. И пока оно у тебя внутри, ты не будешь счастлива.
— Так значит, все-таки я должна как-то избавиться от страдания? —
спросила Аня.
— Тут подвох... — Данила оперся на руку, и я заметил, как какая-то
странная тень скользнула по его лицу.
— Подвох? — мы с Аней произнесли это почти хором.
— Подвох. Нельзя хотеть, чтобы у тебя чего-то не было. Это как «пойди
туда, не знаю куда, найди то, не знаю что». С таким планом ничего не найдешь.
Нельзя хотеть избавиться от страдания. Если ты ищешь избавления от страдания
— ты бежишь от страдания, а оно тебя догоняет. Вы с ним словно в салки
играете.
Повисла долгая пауза. Все мы втроем решали сейчас одну задачу. Мы
думали о страдании и о том, как оно связано со счастьем. И связано ли? Данила
сформулировал очень важные отправные точки, казалось, решение где-то совсем
рядом. Но где? Не хватало какого-то одного элемента. Какого?
— Я думаю, что страдание, — сказал Данила через какое-то время, — это
препятствие на пути к самому себе. Оно словно бы говорит: «Не смотри на себя,
смотри на меня. Борись со мной, ведь я — твое несчастье». И это правда,
страдание — это наше несчастье. Но счастье — это не отсутствие страдания, это
что-то совсем другое...
— Второе препятствие, — прошептала Аня.
— В каком смысле? — не понял Данила.
— Первое — зависть. Второе — страдание, — «пояснила» Аня.
— Зависть — это тоже страдание, — по думал я вслух.
Аня и Данила уставились на меня.
— А вообще, что тогда не страдание, кроме счастья? — Данила, казалось,
удивился этой своей мысли.
— Вот и ответ, — сказала вдруг Аня, и на глазах ее лицо озарилолось
удивительным, завораживающим внутренним светом. — Это просто две разные
дороги. Совсем разные! Все правильно! Остается только выбрать, по какой идти...
*********
Максимилиан медленно поднял веки. Две стеклянные пуговицы на тусклом,
как маска, лице. Две пуговицы, смотрящие внутрь себя.
Увидев пустоту этих глаз, Секст уже более не мог сдерживать слез. Он
разрыдался.
— Анития арестована? — тихо прошептал Максимилиан.
— Да, — ответил Секст, и стыдящийся своей слабости, и не желающий
скрывать ее от своего друга.
— Не плачь. Со мной все в порядке. Я про сто должен избавиться от
привязанностей. От всех привязанностей. Смерть нужно встретить достойно.
Человек, в чьем сердце живет добродетель, не может отчаиваться на пороге
небытия, — Максимилиан говорил ровно и спокойно, словно не о себе.
— Я боюсь, Максимилиан... Я не хочу думать, что ты умрешь... Объясни
мне, почему?..
— Смерть — это пустота. Смерть — это когда ты теряешь все и
становишься ничем. Кто не боится потерять, тот не боится смерти. Не бояться
смерти — высшая добродетель. Нужно отказаться, Секст, тогда не станет
страдания. Твоя жизнь будет счастливой, Секст, прислушайся к моим словам. Не
отравляй свою жизнь страхом смерти.
— Да, Максимилиан, да... Ты прав... — Секст повторял и повторял эти слова
словно заклинание, глотая слезы. — Конечно, ты прав, Максимилиан... Конечно...
Я откажусь, конечно... Ты прав... Достойно...
Но на самом деле Секст вспоминал сейчас о казнях, которые, по слухам,
ждали христиан. Он смотрел на Максимилиана и думал о том, какие муки ему
предстоит пережить. Нерон не позволит ему умереть без мучений. Напротив, он
сделает все, чтобы Максимилиан страдал до своей самой последней минуты.
— Я принес тебе яд, — сказал Секст после долгой паузы и достал из
внутреннего кармана маленькую глиняную амфору.
Максимилиан улыбнулся ему в ответ:
—Спасибо тебе, друг. Но мы не будем бежать от смерти, даже если у нас
есть шанс сделать это, идя ей навстречу.
Секст улыбнулся. Несмотря на всю отчаянность своего положения,
Максимилиан продолжал оставаться прежним Максимилианом — сильным,
уверенным в себе, но при этом нежным и исполненным великой заботой.
Максимилиан никогда бы не сказал Сексту: «Ты проявляешь слабость, друг.
Ты предлагаешь мне бегство. Ты потворствуешь моему страху, потому что
боишься». Нет, он сказал: «Мы не будем бежать от смерти, даже если у нас есть
шанс сделать это, идя ей навстречу».
Секст спрятал обратно принесенную с собой амфору.
— Боги уготовили мне красивую смерть, Секст, — сказал Максимилиан. —
Я умираю, потому что сказал то, что думал. Я умираю за самого себя. Это не
подвиг, это просто красивая и достойная смерть. Порадуйся за меня. Сделай мне
это одолжение.
И снова тишина. Гулкая тишина. Лишь время от времени ветер приносил с
собой крики и шум римских улиц. Толпа предвещала скорое начало огненной
феерии.
— Это от Анитии, — Секст вложил в руку Максимилиана письмо.
Максимилиан сжал записку и с благодарностью посмотрел в глаза Секста
***************
Максимилиан молчал, а несчастный, обезумевший Катон продолжал свою
проповедь. Он осыпал проклятиями Нерона, пророчил конец света и обещал всем
верующим во Христа счастье и спасение. Он уговаривал самого себя и врал
самому себе...
Встретить смерть достойно — это испытание. Человек стоит перед
небытием один на один. Кому ему врать? Зачем ему врать? Только ради
избавления от своего страха перед смертью? Но ведь он не избавится, просто
будет меньше бояться.
Христиане придумали странную игру. «Мы страдали, и за это нам
воздастся!» — говорят они. Но что такое страдание перед холодным и пустым
лицом Небытия? Что такое наше земное страдание перед лицом Вечности?
Пустышка.
Кому-то кажется, что его страдание заслуживает вознаграждения. За
хороший поступок ребенку дают сладости. Но ведь этот поступок нужен не
воспитателям, а самому ребенку. Вознаграждение — только игра, в нем нет
правды. Если Катону нужен Христос, чтобы меньше бояться смерти, пусть так и
будет. Максимилиан бессилен обмануться игрой. А если Катону хочется думать,
что страдания гарантируют ему какое-то спасение, пусть он так и думает.
Максимилиан не видит смысла в страдании. Есть ли он вообще? Неизвестно, а
Катон предлагает неправильный ответ.
— Ты слушаешь меня, Максимилиан? — Катон вдруг решил это уточнить.
— Достаточно и того, Катон, что ты себя слушаешь, — ответил
Максимилиан. — Но слышишь ли ты себя?
Катон не понял, да, наверное, и не мог понять Максимилиана.
*******
И тогда я поняла, что
привязанность — это страх, а страх — это страдание. Но моя любовь к тебе
свободна от страха, она просто живет.